Текст зреет долго, словно опухоль, а возникает, как инсульт. Звуки ярче, цвета шершавы, язык становится ватным и лишь пальцы могут передать. Что? Кому? Снова лирика. Это лишнее.
Рассказчиком я стал давно. Честно говоря, как закоренелый книжник, я всегда хотел наслаждаться созданием вымысла, художественное слишком привлекает меня, но тем не менее к выдумке я недостаточно способен. Я настолько плох в матане, что даже толком не смог стать поэтом. Тем не менее повествование мне даётся, хоть и с трудом. В этом помогает память. Вопреки всему. Память странная штука.
Я плохо помню тот день, однако даже плохо это слишком хорошо. Бегущие буквы лампочек на заводе Буревестник, сахаристый вкус арбуза, детская площадка со скрипящими качелями. Это отложилось слишком хорошо, хоть и плохо. На улице ранняя осень 89-го. Через пару лет улицы зальёт насилие, потом будут тоталитарные секты, передел собственности, новая волна насилия весной 96-го, трупы в подъезде, выстрелы на улице, всё это под музыку советских пластинок с коричневого проигрывателя (кстати, где он?), жёлтое радио на стене, потом серое, «Скорая Кулинарная Помощь» Лазерсона, через которую пробивается голос бабушки. Мда. Салат «обэхаэсэсовский», рецепт которого я помню.
Детская площадка. Качели. Я плохо помню зачем я побежал. Но помню, что на маме было серое пальто в пол, которое она выкинула, так как оно было залито кровью, и кремовый свитер, который она сама связала на вязальной машине по схеме из журнала. Помню, что вместо скорой приехала та машина, модельку которой мне купили накануне. В начале августа в «Детском Мире». Я не знаю почему она. Я помню, как лежу головой на коленях мамы на заднем сидении, как бабушка ругается с водителем. И только после этого я помню, как удар качелей отрывает мои ноги от земли. Хотя хронологически это явно предшествует поездке. Которую я не помню. И что было дальше тоже. Число швов, результаты рентгена: всё растворилось в небытии, только 15 сантиметров пролома, которые пальпируются на голове. С тех пор моя координация стала хуже. А с учётом предыдущих наработок организма я стал совсем плох.
Бабушка тогда перешла в тяжёлое наступление и начала великий эксперимент по превращению инвалида детства в нечто дееспособное. Многое из того, что она делала было бредом и ересью, честно говоря, но кое-что помогло. Явно не медные аппликации на голове, и не магнитные браслеты тоже. Что именно я не могу сказать, но результаты явно были, так как в марте 96-го года детский поэт Михаил Яснов вручал мне премию лучшего читателя года в детской библиотеке, что находилась в доме напротив нашего. Разметка кварталов значит больше, чем может показаться.
Память странная штука, это замечал ещё Дарвин, записывая те моменты, которые противоречили его гипотезе. Моя оказалась страннее. Я отлично помню серого резинового слоника, который стоял на полке с Есениным и Чуковским и квадратную свечку по соседству с ним, но не помню ни секунды из того времени. Потом эти предметы стояли порознь. Пока я не сгрыз (совершенно сознательно) серого слоника. Это было всего через три с небольшим недели после встречи с детским поэтом Михаилом Ясновым. И всего через день после выхода из больницы, где я оказался в тот же день, что получил премию читателя года в детской библиотеке, что была в доме напротив. Её там теперь больше нет, кстати. Я помню, что глаз одного из гопников, встретивших меня возле 4-го подъезда (сам я живу во втором) был стеклянным и карим, но я совсем не помню более ничего из его лица. Зато помню, что на ногах были кроссовки. Это было несложно запомнить. До потери сознания я успел несколько раз увидеть их крупным планом. Очень крупным. Как долго меня пиздили сказать сложно. Но что характерно, пиздили методично в лицо. Сломалось сочленение решетчатой кости с верхней челюстью, по словам врача был высок риск остаться на асфальте перед четвёртым подъездом до приезда соответствующей машины. Нет, не ВАЗ 2104, как 6,5 лет тому назад. Впрочем, холодный снежный март 96-го года спас меня, так как размозжённая ебасосина замёрзла.
Удивительно, но асимметрия лица мало заметна, по крайней мере, пока нет очков. Правда левое веко, если я не буду за этим следить, чуть более опущено, чем правое. Разумеется нападавших не нашли. Если вообще искали. Тогда Гатчину переразмечали новые и старые ОПГ. Одна из крупнейших железнодорожных развязок Европы (на тот момент) исправно работала крупнейшим центром распределения европейской синтетики и азиатского героина. Лево и право, восток и запад. От Татарского переезда до Суйды, включая посёлок Пригородный, шла тяжёлая, затяжная эпоха первичного накопления капитала, обильно удобряя скверы и улицы передознувшимися разными веществами. Включая свинец и железо. Такая мелочь, как банальное запизживание ногами мало кого интересовала. Ведь не насмерть. Это мне сказал тогда ещё милиционер, его, кстати, звали Антон, а вот отчество и фамилия растворились в энтропии. Его крайне бесило, что я не мог вспомнить никаких подробностей. Ещё одно дело в отрицательной статистике. Этого милиционера спустя пару лет зарезали перед нашим домом. Неизвестные. Память странная штука. Зачем я это всё помню? Не знаю, наверное, чтобы рассказать, что в моей памяти резина серого слоника сладковатая. Как арбуз.